Неточные совпадения
Брат сел под кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел в недвижимое
ветром огромное серо-зеленое
море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава была почти по пояс на заливном месте.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по
ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным
морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
— Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши, — Янко не боится ни
моря, ни
ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; прислушайся-ка: это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные весла.
Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только
ветер дует и
море шумит!
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди
морей, гонимому отовсюду
ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была не раз в опасности со стороны врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог видеть, что гость его был скорее практический человек.
Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к
морю, подхваченная неодолимым
ветром события; на первом углу она остановилась почти без сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть.
Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно.
Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями.
Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным
морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!..»
За время, которое он провел в суде, погода изменилась: с
моря влетал сырой
ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта,
ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
Петербург встретил его не очень ласково, в мутноватом небе нерешительно сияло белесое солнце, капризно и сердито порывами дул свежий
ветер с
моря, накануне или ночью выпал обильный дождь, по сырым улицам спешно шагали жители, одетые тепло, как осенью, от мостовой исходил запах гниющего дерева, дома были величественно скучны.
С
моря дул холодный
ветер, река синевато вспухла, тяжелые волны голодно лижут гранит берегов.
В Индейских
морях бывают, правда, ураганы, но бывают, следовательно могут и не быть, а противные
ветры у Горна непременно будут.
11-го января
ветер утих, погода разгулялась,
море улеглось и немножко посинело, а то все было до крайности серо, мутно; только волны, поднимаясь, показывали свои аквамаринные верхушки.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил на
море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас
море, засвистал
ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
Несколько раз
ветер смеялся над усилиями человека, сбрасывая башню в
море.
На
море его не чувствуешь: жар умеряется
ветром, зато на берегу!
В каждой веревке, в каждом крючке, гвозде, дощечке читаешь историю, каким путем истязаний приобрело человечество право плавать по
морю при благоприятном
ветре.
Можно определить и так: это такой
ветер, который большие военные суда, купеческие корабли, пароходы, джонки, лодки и все, что попадется на
море, иногда и самое
море, кидает на берег, а крыши, стены домов, деревья, людей и все, что попадется на берегу, иногда и самый берег, кидает в
море.
Я писал тогда, как неблагоприятно было наше плавание по Балтийскому
морю в октябрьскую холодную погоду, при противных
ветрах и туманах.
Ветер свирепствовал,
море бушевало.
Но лишь только задул противный
ветер, стали опасаться, что он задержит нас долго в
море, и решили беречь свежие припасы.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить
ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе
моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный
ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего
моря. Но ничего похожего на это не было:
ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой
ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и не в поле, а в
море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи с 8-го на 9-е и все 9-е число июля, выходя из Китайского
моря в Тихий океан.
Вода не шелохнется, воздух покоен, а в
море, за мысами, свирепствует
ветер.
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом
ветре, идут наравне с линией воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в
море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На
море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок.
Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
— Что ж случилось?» — «В бурю
ветром пятнадцать человек в
море снесло; насилу вытащили, а один утонул.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто
ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Зелень, то есть деревья, за исключением мелких кустов, только и видна вблизи ферм, а то всюду голь, все обнажено и иссушено солнцем, убито неистовыми, дующими с
моря и с гор
ветрами.
Поэтому нас
ветер кидал лишь по
морю, играл нами как кошка мышью; схватит, ударит с яростью о волны, поставит боком…
Я писал вам, как мы, гонимые бурным
ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же
моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
9-го мы думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем черные от
ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки. Здесь вечная борьба титанов —
моря,
ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip. Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в
море. Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
К счастью,
ветер скоро вынес нас на чистое место, но войти мы не успели и держались опять ночь в открытом
море; а надеялись было стать на якорь, выкупаться и лечь спать.
Дорога пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что
ветер с
моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
Тихий
ветер, ходу шесть узлов. Жарко в природе, холодно в душе; кругом все
море да
море…
Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул постоянный, свежий, а наконец и крепкий
ветер, так что у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к
морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью стало тише.
Смотрел я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди, у которых никаких «страшных» минут не бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует
ветер посвежее, заколеблется
море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку у ней тянется песчаная мель, сзади нас зеленеет Вайт, а затем все
море с сотней разбросанных по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как и мы, попутного
ветра.
Она осветила кроме
моря еще озеро воды на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или его за
ветром не слыхать. Луны не было.
До паров еще, пожалуй, можно бы не то что гордиться, а забавляться сознанием, что вот-де дошли же до того, что плаваем по
морю с попутным
ветром.
Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный
ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с
морем,
море с землей — и все вместе с душой человека.
Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь. Туман, лежавший доселе на поверхности воды, поднялся кверху и превратился в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно — ничего не видно. Слышно было, как
ветер трепал кусты и деревья, как неистовствовало
море и лаяли в селении собаки.
17-го утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на
море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но
море было пустынно.
Ветер дул с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.
Тут только я заметил, что гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые: горы точно дымились. По их словам,
ветер от хребта Кямо до
моря доходит через два часа.
В каком бы направлении
ветер ни дул — с материка в
море или, наоборот, с
моря на материк, движение его всегда происходит по долинам. В тех случаях, если последние имеют северо-западное направление,
ветер дует с такой силой, что опрокидывает на землю деревья и снимает с домов крыши. Обыкновенно с восходом солнца
ветер стихает, а часа в четыре дня начинает дуть снова.
За ночь
море немного успокоилось,
ветер стих, и туман начал рассеиваться. Наконец выглянуло солнце и осветило угрюмые скалистые берега.
Потому ли, что земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от
моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные
ветры остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но к вечеру опять падала до — 25°С.
Хотя день был солнечный, но со стороны
моря ветром гнало туман.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны
моря дул сильный
ветер. Волны с шумом бились о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в
море тянулась отмель. Я без опаски пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в воду.
Они сообщили нам крайне неприятную новость: 4 ноября наша лодка вышла с реки Холонку, и с той поры о ней ни слуху ни духу. Я вспомнил, что в этот день дул особенно сильный
ветер. Пугуй (так звали одного из наших новых знакомых) видел, как какая-то лодка в
море боролась с
ветром, который относил ее от берега все дальше и дальше; но он не знает, была ли то лодка Хей-ба-тоу.